ЗНАМЕНИТЫЙ БРИТАНСКИЙ РЕЖИССЕР СЧИТАЕТ, ЧТО ТРАДИЦИОННОЕ КИНО УМЕРЛО И ЕГО ТИРАНИЧЕСКУЮ ВЛАСТЬ ПОРА СВЕРГНУТЬ.
На прошедшем «Медиа Форуме» Московского Кинофестиваля британский режиссер Питер Гринуэй представил свои последние экспериментальные видеоработы и объяснил, почему он считает, что время «большого кино» безвозвратно ушло в прошлое.
Начну с провокации: я считаю, что Московский международный кинофестиваль — это пустая трата времени. Кино уже умерло. Мы все знаем, что кино было изобретено в 1895 году, оно удовлетворяло фантазии наших отцов и дедов, но удовлетворить наши эстетические потребности оно уже не в состоянии. Молодое поколение — поколение лэптопов — вообще не ходит в кино. Кто в этой аудитории все еще ходит в это скучное место под названием кинотеатр? Мне вас жалко — вы просто ностальгируете! Я полагаю, что ваши бабушки еще добрые христианки, но вы — уже нет. В наше время существует другая святая троица: теперь это лэптоп, мобильный телефон и видеокамера. Мы общаемся с помощью этих предметов. Да, мы живем в век экрана, но это экран наших мобильных телефонов и планшетных компьютеров. Век кинематографического экрана подошел к концу.
Я думаю, экран у меня в кармане гораздо важнее экрана, на котором показывают фильмы на Московском кинофестивале. Все кинематографисты хотят общаться друг с другом, но они уже не могут, да и не хотят общаться через большой экран в этом скучном, унылом месте под названием кинотеатр. Я могу снять фильм на свой мобильный телефон, и через пятнадцать секунд его сможет увидеть мой друг в Пекине. Если же я захочу снять так называемое «большое кино», мне потребуется в лучшем случае два года, прежде чем мое творение предстанет перед аудиторией.
Несмотря на изменившуюся ситуацию, многих ли из нас можно считать визуально грамотными? Не все оканчивали художественные школы, школы дизайна или кинематографии. На каждой своей лекции я прошу поднять руки тех, кто считает себя визуально грамотными. Обычно это десять процентов аудитории. На самом деле то, что у вас есть глаза, еще не значит, что вы умеете видеть. Мы все, невзирая на языковые барьеры, общаемся с помощью текста. В детстве мы изучаем алфавит, потом обкладываемся словарями, изучаем новые слова и до старости оттачиваем искусство общения. А сколько времени вы тратите на совершенствование своего видения, понимая образов? Много ли вы знаете о теории цвета, о противопоставлении двухмерного и трехмерного пространства, о пропорции Фибоначчи? Не терзайтесь, это не ваша вина: вас так учили. Когда вам исполняется шесть-семь лет, учителя говорят: «Отложите в сторону мелки и краски, время учиться серьезным вещам». Умберто Эко справедливо заметил, что за нами стоит девять тысяч лет истории и культуры, основанных на тексте. Но он также добавлял, что сегодня текст должен уступить место образам, потому что за ними будущее. Кинематографисты и зрители должны признать: именно образ, а не текст является главным в новой эстетике, в эстетике будущего.
На самом деле никто из вас не видел настоящего кино. Все, что вы видели, — это иллюстрированный текст. Яркие примеры — «выдающиеся» фильмы последних лет: «Гарри Поттер» и «Властелин колец». Вы можете посмотреть фильм, а потом пойти в книжный магазин и прочитать то же самое. Все великие режиссеры — от Тарковского до Альмодовара, от Годара до Скорсезе, от Эйзенштейна до Спилберга — работали с текстами и занимались ни чем иным, как иллюстрацией сценария. Для меня слово «иллюстрация» — оскорбительное слово, поскольку оно означает нечто вторичное. А любой режиссер, как и любой художник, не хочет заниматься чем-то вторичным. Поэтому я так озабочен идеей визуальной грамотности. Я всегда считал, что кинотеатр — это идеальное место для того, чтобы получить эту грамотность, но, увы, мои надежды не оправдались. Я не хочу сказать, что кино умерло окончательно и мы уже ничего не можем сделать. Традиционный кинематограф мертв, но мы должны найти новые формы и визуальные решения. Жизнь, которую нам показывают в кинотеатрах, намного скучнее того, что происходит на улице. Так что пусть эти онанисты убивают время на Московском кинофестивале, а мы отправимся на поиски новых идей.
Итак, кино способно дать людям нечто большее, но сегодня оно превратилось в рассказы на ночь для взрослых. Все потому, что ему мешает то, что я называю «четыре тирании» традиционного кино.
Первая из них — неразрывная пуповина между фильмом и текстом. Сценаристы приковывают нас к тексту, как рабов к галере. Идите писать стихи или романы — так вы сможете лучше реализовать себя. Но оставьте нас, кинематографистов, в покое, мы хотим освободиться от вашей тирании. Сценарий рождает нарратив — последовательность изложения материала. Она нам не нужна. Она была изобретена нарочно, чтобы вводить нас в заблуждение. Если попросить зрителя пересказать сюжет «Касабланки», «Звездных войн» или «Аватара», он ограничится одним предложением. Никто не запоминает сюжетные перипетии. Нас впечатляют цвета, игра актеров, детали визуального ряда, но не тонкости сценария. Вспомните такие фильмы как «Бегущий по лезвию бритвы», «Чужой», «Броненосец "Потемкин"». Что поражает в них? Что угодно, но не сюжет.
Вторая тирания — четырехугольная рамка. Первое, что мы видим, заходя в кинозал, — экран. Мы садимся и ждем, как тупые животные. Потом нам показывают другой мир, заключенный в рамку. Ложь начинается с самого начала, поскольку в реальной жизни никакого экрана нет. Когда мы смотрим вокруг, то свободно вращаем головой, не ограничиваясь рамками кадра. Экран существовал не всегда. Его изобрели на рубеже XIII–XIV веков. До этого в Европе царило готическое искусство, оно жило в архитектуре и на стенах соборов. Но вдруг художники решили ограничить свое пространство — они стали заключать живопись в рамы. Тогда и родился пресловутый экран. Сегодня он ограничивает возможности режиссеров, и мы должны избавиться от четырехугольной рамки хотя бы потому, что в природе не существует ничего подобного.
Еще одна тирания — игра актеров. Всю жизнь наших актеров учат притворяться, что они не существуют. Хотя они не виноваты в этом. Возможности актера в кино очень велики, но режиссеры используют эти возможности не более чем на три процента из ста.
И наконец, четвертая тирания — это камера, невероятное тупое, архаическое устройство. Камера видит лишь то, что стоит перед объективом. Современному зрителю этого недостаточно, и я утверждаю, что мы должны избавиться от этой примитивной машины.
И еще кое-что. Я уверен, что величайшими визуализаторами XX века были Пикассо и Эйзенштейн. Пикассо говорил: «Я пишу не то, что вижу. Я пишу то, что думаю». Эйзенштейн, как известно, был приглашен в Голливуд в 1929 году. Его попытки снять там кино потерпели неудачу, но он познакомился со многими выдающимися кинематографистами, среди которых был и Уолт Дисней. Эйзенштейн назвал Диснея единственным настоящим режиссером. Он считал, что мультипликация — творчество в чистом виде: создание фильма на белом листе бумаги с использованием одной лишь фантазии казалось ему подлинным актом творения. Он мыслил слишком прогрессивно для своего времени.
Итак, я назвал четыре тирании, от которых мы должны избавиться — это текст, экран, игра актеров и камера. Некоторые также говорят о тирании режиссера. Но с ней все-таки придется мириться. Хоть французские философы и писали о смерти автора, но нам все-таки нужны Корбюзье, Пикассо и Стравинский.
Я говорю все это не просто так, я стараюсь подтверждать слова действием. Но быть новатором нелегко. Джон Кейдж, один из моих любимых композиторов, как-то сказал: «Если вносишь в любой предмет искусства двадцать процентов новизны, будь готов потерять восемьдесят процентов аудитории». Кейдж также считал, что требуется пятнадцать-двадцать лет, чтобы восполнить эти восемьдесят процентов за счет следующего поколения. Именно столько времени понадобилось, чтобы люди приняли импрессионистов. И как только импрессионисты перестали считаться отверженными, на их место пришли кубисты, абстракционисты, сюрреалисты. История показывает, что новатор остается непонятым какое-то время. И сегодня, я считаю, мы должны развивать кинематограф вне кинематографа. Пусть и ценой потери аудитории.
Считается, что самый простой способ уничтожить тиранию экрана — создать множество экранов. Эта идея появилась давно: еще в 1936 году Абель Ганс пытался создать многоэкранное кино. Но он был ограничен возможностями 35-милимметрового проектора, портативных цифровых камер тогда не было. Но сейчас цифровые технологии открывают перед нами колоссальные возможности. Мы можем менять саму форму и размеры экрана. Я, например, спроектировал кинотеатр с семью экранами: один сферический, другой горизонтальный, третий вертикальный, некоторые из них полупрозрачные. Раньше об этом невозможно было и подумать. Я разработал систему, которая позволяет уместить на экране тысячу образов и постоянно менять их расположение. Если мы вводим в кино элемент живого участия, это открывает принципиально новые возможности, позволяет создать новые правила игры. На старости лет я поменял профессию и превратился из режиссера в виджея — это диджей, который занимается не музыкой, а образами. И ничуть об этом не жалею. Мы должны вынуть кино из прошлого, в котором оно пребывает, и вернуть его в настоящее время.
Интервью
Начну с провокации: я считаю, что Московский международный кинофестиваль — это пустая трата времени. Кино уже умерло. Мы все знаем, что кино было изобретено в 1895 году, оно удовлетворяло фантазии наших отцов и дедов, но удовлетворить наши эстетические потребности оно уже не в состоянии. Молодое поколение — поколение лэптопов — вообще не ходит в кино. Кто в этой аудитории все еще ходит в это скучное место под названием кинотеатр? Мне вас жалко — вы просто ностальгируете! Я полагаю, что ваши бабушки еще добрые христианки, но вы — уже нет. В наше время существует другая святая троица: теперь это лэптоп, мобильный телефон и видеокамера. Мы общаемся с помощью этих предметов. Да, мы живем в век экрана, но это экран наших мобильных телефонов и планшетных компьютеров. Век кинематографического экрана подошел к концу.
Я думаю, экран у меня в кармане гораздо важнее экрана, на котором показывают фильмы на Московском кинофестивале. Все кинематографисты хотят общаться друг с другом, но они уже не могут, да и не хотят общаться через большой экран в этом скучном, унылом месте под названием кинотеатр. Я могу снять фильм на свой мобильный телефон, и через пятнадцать секунд его сможет увидеть мой друг в Пекине. Если же я захочу снять так называемое «большое кино», мне потребуется в лучшем случае два года, прежде чем мое творение предстанет перед аудиторией.
Несмотря на изменившуюся ситуацию, многих ли из нас можно считать визуально грамотными? Не все оканчивали художественные школы, школы дизайна или кинематографии. На каждой своей лекции я прошу поднять руки тех, кто считает себя визуально грамотными. Обычно это десять процентов аудитории. На самом деле то, что у вас есть глаза, еще не значит, что вы умеете видеть. Мы все, невзирая на языковые барьеры, общаемся с помощью текста. В детстве мы изучаем алфавит, потом обкладываемся словарями, изучаем новые слова и до старости оттачиваем искусство общения. А сколько времени вы тратите на совершенствование своего видения, понимая образов? Много ли вы знаете о теории цвета, о противопоставлении двухмерного и трехмерного пространства, о пропорции Фибоначчи? Не терзайтесь, это не ваша вина: вас так учили. Когда вам исполняется шесть-семь лет, учителя говорят: «Отложите в сторону мелки и краски, время учиться серьезным вещам». Умберто Эко справедливо заметил, что за нами стоит девять тысяч лет истории и культуры, основанных на тексте. Но он также добавлял, что сегодня текст должен уступить место образам, потому что за ними будущее. Кинематографисты и зрители должны признать: именно образ, а не текст является главным в новой эстетике, в эстетике будущего.
«Традиционный кинематограф мертв, но мы должны найти новые формы и визуальные решения».
На самом деле никто из вас не видел настоящего кино. Все, что вы видели, — это иллюстрированный текст. Яркие примеры — «выдающиеся» фильмы последних лет: «Гарри Поттер» и «Властелин колец». Вы можете посмотреть фильм, а потом пойти в книжный магазин и прочитать то же самое. Все великие режиссеры — от Тарковского до Альмодовара, от Годара до Скорсезе, от Эйзенштейна до Спилберга — работали с текстами и занимались ни чем иным, как иллюстрацией сценария. Для меня слово «иллюстрация» — оскорбительное слово, поскольку оно означает нечто вторичное. А любой режиссер, как и любой художник, не хочет заниматься чем-то вторичным. Поэтому я так озабочен идеей визуальной грамотности. Я всегда считал, что кинотеатр — это идеальное место для того, чтобы получить эту грамотность, но, увы, мои надежды не оправдались. Я не хочу сказать, что кино умерло окончательно и мы уже ничего не можем сделать. Традиционный кинематограф мертв, но мы должны найти новые формы и визуальные решения. Жизнь, которую нам показывают в кинотеатрах, намного скучнее того, что происходит на улице. Так что пусть эти онанисты убивают время на Московском кинофестивале, а мы отправимся на поиски новых идей.
Итак, кино способно дать людям нечто большее, но сегодня оно превратилось в рассказы на ночь для взрослых. Все потому, что ему мешает то, что я называю «четыре тирании» традиционного кино.
Первая из них — неразрывная пуповина между фильмом и текстом. Сценаристы приковывают нас к тексту, как рабов к галере. Идите писать стихи или романы — так вы сможете лучше реализовать себя. Но оставьте нас, кинематографистов, в покое, мы хотим освободиться от вашей тирании. Сценарий рождает нарратив — последовательность изложения материала. Она нам не нужна. Она была изобретена нарочно, чтобы вводить нас в заблуждение. Если попросить зрителя пересказать сюжет «Касабланки», «Звездных войн» или «Аватара», он ограничится одним предложением. Никто не запоминает сюжетные перипетии. Нас впечатляют цвета, игра актеров, детали визуального ряда, но не тонкости сценария. Вспомните такие фильмы как «Бегущий по лезвию бритвы», «Чужой», «Броненосец "Потемкин"». Что поражает в них? Что угодно, но не сюжет.
Вторая тирания — четырехугольная рамка. Первое, что мы видим, заходя в кинозал, — экран. Мы садимся и ждем, как тупые животные. Потом нам показывают другой мир, заключенный в рамку. Ложь начинается с самого начала, поскольку в реальной жизни никакого экрана нет. Когда мы смотрим вокруг, то свободно вращаем головой, не ограничиваясь рамками кадра. Экран существовал не всегда. Его изобрели на рубеже XIII–XIV веков. До этого в Европе царило готическое искусство, оно жило в архитектуре и на стенах соборов. Но вдруг художники решили ограничить свое пространство — они стали заключать живопись в рамы. Тогда и родился пресловутый экран. Сегодня он ограничивает возможности режиссеров, и мы должны избавиться от четырехугольной рамки хотя бы потому, что в природе не существует ничего подобного.
Еще одна тирания — игра актеров. Всю жизнь наших актеров учат притворяться, что они не существуют. Хотя они не виноваты в этом. Возможности актера в кино очень велики, но режиссеры используют эти возможности не более чем на три процента из ста.
И наконец, четвертая тирания — это камера, невероятное тупое, архаическое устройство. Камера видит лишь то, что стоит перед объективом. Современному зрителю этого недостаточно, и я утверждаю, что мы должны избавиться от этой примитивной машины.
И еще кое-что. Я уверен, что величайшими визуализаторами XX века были Пикассо и Эйзенштейн. Пикассо говорил: «Я пишу не то, что вижу. Я пишу то, что думаю». Эйзенштейн, как известно, был приглашен в Голливуд в 1929 году. Его попытки снять там кино потерпели неудачу, но он познакомился со многими выдающимися кинематографистами, среди которых был и Уолт Дисней. Эйзенштейн назвал Диснея единственным настоящим режиссером. Он считал, что мультипликация — творчество в чистом виде: создание фильма на белом листе бумаги с использованием одной лишь фантазии казалось ему подлинным актом творения. Он мыслил слишком прогрессивно для своего времени.
«Хоть французские философы и писали о смерти автора, но нам все-таки нужны Корбюзье, Пикассо и Стравинский».
Итак, я назвал четыре тирании, от которых мы должны избавиться — это текст, экран, игра актеров и камера. Некоторые также говорят о тирании режиссера. Но с ней все-таки придется мириться. Хоть французские философы и писали о смерти автора, но нам все-таки нужны Корбюзье, Пикассо и Стравинский.
Я говорю все это не просто так, я стараюсь подтверждать слова действием. Но быть новатором нелегко. Джон Кейдж, один из моих любимых композиторов, как-то сказал: «Если вносишь в любой предмет искусства двадцать процентов новизны, будь готов потерять восемьдесят процентов аудитории». Кейдж также считал, что требуется пятнадцать-двадцать лет, чтобы восполнить эти восемьдесят процентов за счет следующего поколения. Именно столько времени понадобилось, чтобы люди приняли импрессионистов. И как только импрессионисты перестали считаться отверженными, на их место пришли кубисты, абстракционисты, сюрреалисты. История показывает, что новатор остается непонятым какое-то время. И сегодня, я считаю, мы должны развивать кинематограф вне кинематографа. Пусть и ценой потери аудитории.
Считается, что самый простой способ уничтожить тиранию экрана — создать множество экранов. Эта идея появилась давно: еще в 1936 году Абель Ганс пытался создать многоэкранное кино. Но он был ограничен возможностями 35-милимметрового проектора, портативных цифровых камер тогда не было. Но сейчас цифровые технологии открывают перед нами колоссальные возможности. Мы можем менять саму форму и размеры экрана. Я, например, спроектировал кинотеатр с семью экранами: один сферический, другой горизонтальный, третий вертикальный, некоторые из них полупрозрачные. Раньше об этом невозможно было и подумать. Я разработал систему, которая позволяет уместить на экране тысячу образов и постоянно менять их расположение. Если мы вводим в кино элемент живого участия, это открывает принципиально новые возможности, позволяет создать новые правила игры. На старости лет я поменял профессию и превратился из режиссера в виджея — это диджей, который занимается не музыкой, а образами. И ничуть об этом не жалею. Мы должны вынуть кино из прошлого, в котором оно пребывает, и вернуть его в настоящее время.
Интервью
0 коммент.:
Отправить комментарий